Лекси это было известно даже лучше, чем мне, — она уже проделывала такие вещи. Ей не надо было находить за платяным шкафом забытого Рембрандта. Хватило бы небольшого, но ценного пустячка: хорошего ювелирного украшения, редкой фарфоровой безделушки — я слышала о плюшевых мишках за несколько сотен фунтов, — и наличия соответствующего покупателя. Главное, украдкой стащить, буквально под носом у всех остальных, частичку прошлого этого дома.
Тогда она сбежала в автомобиле Чэда, но я готова поклясться, что на сей раз все было по-другому. Ведь это был ее дом.
— Я купила бы всем новые кровати, — сказала я. — Пружины моей впиваются в тело прямо сквозь матрац. Я как принцесса на горошине, и мне всякий раз слышно, когда ворочается Джастин.
Я снова запустила музыкальную шкатулку, чтобы закончить разговор.
Эбби тихо подпевала, вертя в руках керамическую трубку: «Зеленые рукава — мой счастья свет, зеленые рукава — я восхищен…» Раф перевернул заводную мышь и принялся исследовать механизм. Джастин ловко ударил одним стеклянным шариком о другой, тот покатился по полу и стукнулся о кружку Дэниела; тот увлеченно разглядывал оловянного солдата, не замечая, что волосы падают ему на лоб. Я наблюдала за ними, поглаживая старинный шелк, и воистину верила, что сказала правду.
На следующий день, после ужина, я отправилась добывать информацию о мертвой девушке в эпическом шедевре дядюшки Саймона. Было бы гораздо проще заняться этим самостоятельно, однако в таком случае пришлось бы прогулять день в колледже, а я не хотела без особой нужды тревожить остальных. Так что Раф, Дэниел и я сидели на полу гостевой спальни, и между нами было расстелено генеалогическое древо семейства Марч. Эбби и Джастин предпочли остаться внизу — резались в пике.
Кстати, само генеалогическое древо было начерчено на огромном листе плотной, местами порванной бумаги и испещрено десятками разных почерков, начиная с верхней каллиграфической строки, сделанной коричневыми чернилами — «Джеймс Марч, род. около 1598 г. Женат на Элизабет Кемпе 1619 г.», — и кончая корявыми каракулями дядюшки Саймона в самом низу: «Эдвард Томас Ханрахан, род. 1975 г.». Там же значился и самый последний из Марчей — Дэниел Джеймс, родившийся в 1979 году.
— Это единственная вещь в комнате, в которой есть хотя бы какой-то смысл, — произнес Дэниел, смахивая паутину в углу. — Наверное, потому что Саймон не составлял ее сам. Что касается остального — что ж, можно взглянуть, Лекси, если тебе действительно интересно. Однако насколько я могу судить, он сочинил все это, будучи в изрядном подпитии.
— Эй! — воскликнула я, заметив нужное нам имя, и наклонилась, чтобы рассмотреть ближе. — Вот он, ваш Уильям. Та самая паршивая овца.
— Уильям Эдвард Марч, — произнес Дэниел, дотронувшись пальцем до имени на бумаге. — Родился в 1894 году, умер в 1983-м. Да-да, он самый. Интересно, где он закончил свои дни?
Уильям один из немногих мужчин в семье, кто перевалил за сорокалетний рубеж. Так что Сэм прав: Марчи, как правило, умирали молодыми.
— Давайте посмотрим, сможем ли мы найти его вот здесь, — сказала я, пододвигая коробку. — Честное слово, я уже сгораю от любопытства. Насколько мне известно, фрукт был еще тот. Хотелось бы знать, из-за чего разгорелся скандал.
— Ох уж эти девушки, — театрально вздохнул Раф. — Вам вечно подавай сплетни.
Тем не менее потянулся за второй коробкой.
Дэниел оказался прав. Большая часть саги была совершенно нечитаема — дядюшка Саймон на викторианский манер злоупотреблял привычкой подчеркивать слова, так что между строчками почти не оставалось пробелов. Впрочем, мне можно было это не читать — достаточно лишь пробежать глазами, чтобы обнаружить высокие изгибы заглавных букв У и М. Хотя, сказать по правде, сама не знаю, что я там надеялась найти. Возможно, ничего. Или нечто такое, что не оставило бы камня на камне от версии Ратовена, — доказательства, что девушка с ребенком перебралась в Лондон, где основала собственное ателье по пошиву дамского платья, причем весьма успешно, и стала, как говорится, жить-поживать и добра наживать.
Было слышно, хотя и едва различимо, как где-то внизу что-то говорит Джастин, а Эбби смеется его словам. Мы трое почти ничего не говорили. Единственное, что нарушало тишину, — шелест бумаг. В самой комнате было довольно темно и прохладно; за окном, окруженная дымкой облаков, повисла луна. Пыльные страницы оставляли на моих пальцах тонкий слой сероватой пудры.
— Ага, вот оно! — неожиданно произнес Раф. — «Уильям Марч стал жертвой несправедливых и скандальных инсинуаций, что в конечном итоге стоило ему здоровья и…» Боже мой, Дэниел! Похоже, твоего дядюшку кто-то здорово подпоил. Неужели дальше тоже по-английски?
— Дай взглянуть, — произнес Дэниел и наклонился ближе. — «…и места в обществе».
Он взял у Рафа несколько листов и поправил на носу очки.
— «Факты же, — начал он читать едва ли не по слогам, водя пальцем под каждой строчкой, — если их отделить от плевел слухов и домыслов, таковы. С 1914 по 1915 год Уильям Марч участвовал в Большой войне, где он — судя по всему, это должно быть „обелил“ — обелил свое имя, а позднее даже удостоился Воинского креста за проявленное мужество и героизм. Уже одно это должно — здесь не могу разобрать, какое-то непонятное слово — все клеветнические измышления. В 1915 году Уильям Марч был демобилизован по причине ранения в плечо и сильной контузии».
— Посттравматический синдром, — произнес Раф. Он вновь прислонился к стене и, заложив руки за голову, слушал. — Да, не повезло парню.