Мертвые возвращаются?.. - Страница 146

146

— Еще, — потребовала я, поддав Джастину в бок ногой, и помахала пустым стаканом.

Я не запомнила многое из того, что произошло потом, по крайней мере в деталях. Второй стакан, а может, и третий, превратил тот вечер в нечто размыто-неясное и заколдованное вроде сна наяву. Помню только, что в какой-то момент я под каким-то предлогом пошла к себе наверх, чтобы снять и, спрятав под кроватью, запереть на замок все мои шпионские причиндалы — пистолет, телефон, кобуру. Всё, кроме микрофона. Помню, что кто-то погасил во всем доме свет за исключением одной-единственной лампы и расставленных то там, то тут свечей. Помню спор о том, кто был лучшим Джеймсом Бондом, который в конечном итоге вылился в не менее ожесточенный спор о том, кто из наших троих парней лучше всех подходит на эту роль.

Смутно запомнилась попытка сыграть в идиотскую игру — кто кого перепьет, — которая закончилась тем, что Джастин случайно втянул пунш в нос и был вынужден броситься вон, чтобы высморкаться в кухонную раковину. Помню, что я смеялась до тех пор, пока не разболелся живот, и мне пришлось заткнуть уши. Руки Ральфа вынырнули откуда-то из-за шеи Эбби, мои ноги упирались в щиколотки Джастина, Эбби потянулась, чтобы взять руку Дэниела в свою. Казалось, что никаких острых углов никогда не было, что все было точно таким же теплым и светлым, как и в самую первую неделю. Даже лучше, в сто раз лучше, потому что мне не нужно было быть начеку и всеми силами стараться сохранить представление о том, кто я такая и где нахожусь. Я знала их всех наизусть, их ритмы, их странности и склонности, мне был известен подход к каждому из них, я была частью их тесного мирка.

Отчетливее всего мне запомнился наш разговор про Генриха V — запомнился случайно, так как речь шла о чем-то другом, я даже толком не помню, о чем именно. В тот момент я не придала ему особого значения, однако впоследствии, спустя пару вечеров, вновь мысленно вернулась к нему.

— Он был стопроцентный психопат! — заявил Ральф. Он и мы с Эбби вновь лежали на полу на спине. Рука Ральфа была просунута под мою. — Героическая белиберда, которую сочинил Шекспир, — чистейшей воды пропаганда. Живи Генрих сегодня — он был бы диктатором банановой республики. Только и делал бы, что посягал на границы соседей и исподтишка проворачивал бы планы по созданию ядерного оружия.

— А мне он нравится, — возразил Дэниел между затяжками. — Если нам кого и не хватает, так это короля вроде Генри.

— Монархист и поджигатель войны, — прокомментировала Эбби, глядя в потолок. — Стоит случиться революции, как тебя поставят к стенке.

— Ни монархия, ни война никогда не представляли настоящей проблемы, — заявил Дэниел. — В истории человечества еще не было общества, которое не вело бы войн. Потому что воевать — в человеческой природе. И мы всегда живем под властителями. Неужели ты полагаешь, что так уж велика разница между средневековым королем и современным президентом или премьер-министром, и это при том, что короля его подданные принимали с куда большей готовностью, нежели мы — наше правительство. Истинная проблема возникает, когда монархия и война отделяются друг от друга. При Генри такого разъединения не было.

— Ты порешь чушь, — заявил Джастин.

Он пытался, хотя и не без труда, тянуть свой пунш, не вставая с пола, причем так, чтобы не пролить на грудь.

— Знаешь, что тебе нужно? — сказала ему Эбби. — Соломинка. Такая, которую можно согнуть.

— Верно! — воскликнул Джастин, придя в восторг. — Мне и вправду нужна соломинка, которую можно согнуть. У нас такая найдется?

— Нет, — растерянно ответила Эбби, отчего мы с Рафом почему-то захихикали как ненормальные.

— Никакая это не чушь, — возразил Дэниел. — Возьмем, к примеру, войны прошлого. Король лично вел войско в бой. Всегда. Потому что таков был тогда правитель — как на бытовом уровне, так и на мистическом. Он первый шел вперед, ведя за собой народ, рисковал ради подданных жизнью, приносил себя в жертву ради соплеменников. Откажись он взять на себя в критический момент такую ответственность, его бы разорвали на части — и были бы правы. Потому что это значило бы, что он самозванец, незаконно притязающий на трон. Король и был страной. Как он мог послать ее в бой без самого себя? Теперь же… Вы когда-нибудь видели, чтобы президент или премьер-министр был на передовой, чтобы он вел солдат на войну, которую сам же и начал? В тот момент, когда эта физическая и мистическая связь обрывается, как только правитель более не горит желанием жертвовать собой ради народа, он тотчас превращается из вождя в пиявку, в паразита. Он заставляет других брать на себя риск, а сам тем временем отсиживается в безопасном месте и жиреет за счет пушечного мяса. Война превращается в омерзительную абстракцию, в игру для бюрократов, которую они ведут на бумаге. Солдаты и мирное население — пешки, которыми жертвуют в огромных количествах ради причин, не имеющих никакого отношения к реальности. И как только правитель лишается трона, война теряет смысл. Нами — всеми до единого — правят мелкие, продажные узурпаторы, и они лишают смысла все, что попадается на их пути.

— Знаешь что? — сказала я ему, каким-то чудом сумев оторвать от пола голову на несколько сантиметров. — Возможно, я лишь на четверть понимаю, что ты хочешь сказать. С какой это стати ты такой трезвый?

— Он не трезвый, — с довольным видом возразила Эбби. — Раз у него словесный понос, значит, он пьян. Наш Дэниел здорово набрался.

— Это не словесный понос, — возразил Дэниел с лукавой, я бы даже сказала хитрющей, улыбкой. — Это монолог. Если Гамлету можно было произносить монологи, то почему нельзя мне?

146