Прохиндей явно был очень собой доволен.
— Ты молодчина, Фрэнк, — сказала я автоматически. — Отличная работа.
— Рад стараться. — Фрэнк попытался изобразить скромность.
Итак, она была всего на год моложе меня. Пока я играла с камешками под весенним дождиком в саду у нас в Уиклоу, она росла, как придорожный цветок, в маленьком жарком городишке, бегала босиком в лавчонку за содовой, тряслась по ухабам на заднем сиденье какого-нибудь пикапа, и так, пока однажды не заполучила ключи от автомобиля и… была такова.
— Кэсси?
— Слушаю.
— Мой кореш постарается нарыть еще какую-нибудь ценную информацию, типа не нажила ли она там себе серьезных врагов — таких, которые могли бы попробовать отыскать ее здесь.
— Разумно. — Я пыталась собраться с мыслями. — Такие сведения мне были бы кстати. Как звали ее жениха?
— Брэд или Чэд — что-то такое типично американское. — Шуршание бумаги. — Мой приятель сделал пару звонков и выяснил: за последние месяцы ее дружок ни разу не прогулял работу. Ни единого шанса, что он сгонял за океан и прирезал свою зазнобу. Чэд Эндрю Митчелл. Зачем тебе это?
Не Н.
— Да так, просто поинтересовалась.
Фрэнк ждал объяснений, но в игре в молчанку мне почти нет равных.
— Что ж, дело твое, — произнес он в конце концов. — Буду держать в курсе. Может, это ничего и не даст, но все-таки хорошо, что у нас есть ее настоящее имя — будет от чего отталкиваться. Надеюсь, это поможет тебе составить о ней более определенное впечатление.
— О да. Уже помогло, — заверила его я.
И покривила душой. Попрощавшись с Фрэнком, я еще долго стояла, прислонившись спиной к дереву, глядя, как очертания сторожки то тускнеют, то вновь вырисовываются на фоне неба, по мере того как луна то исчезала, то вновь возникала из-за пробегавших по небу облаков, и думала про Мэй-Рут Тибодо. Теперь, когда к ней вернулись ее имя, ее город, ее жизнь, она превратилась для меня в реального человека — не то что та тень, плод нашей с Фрэнком фантазии. Когда-то она была жива. И за неполные тридцать лет ее жизни мы вполне могли встретиться с ней лицом к лицу.
В какой-то момент я вдруг ощутила, что мне давно уже полагалось обо всем догадаться, что, несмотря на разделявший нас океан, я, отрываясь от своих камешков, учебников или тетрадок, порой ощущала ее присутствие, словно кто-то окликал меня. Мэй-Рут преодолела разделявшие нас тысячи миль и даже успела примерить на себя, словно сестрино поношенное пальто, мое старое имя, как будто стрелка компаса вела ее сюда и она почти, почти дошла. Она была близко, всего в нескольких автобусных остановках. Если бы я знала, если б только я знала раньше, я бы сделала этот последний шаг и нашла ее.
Единственная тень, омрачившая нашу жизнь на той неделе, пришла из другого, внешнего мира. В пятницу вечером мы резались в покер — они вообще часто играли в карты, до поздней ночи, обычно в техасский покер или «сто десять», иногда, если желающих сразиться набиралось лишь двое, — в пике. Ставки делались потускневшими десятипенсовиками, коих оказалось полным-полно в огромной жестяной банке, найденной кем-то на чердаке. Впрочем, четверка относилась к игре крайне серьезно: перед первой раздачей каждый получал в свое распоряжение одинаковое количество монет, и если уж у кого-то они заканчивались, он выбывал из игры окончательно и бесповоротно — и никаких вам «одолжите мне хоть сколько-то». Продулся — ступай вон. Лекси, как и я, была довольно-таки приличный игрок: ее ставки не всегда бывали продуманными, но непредсказуемость частенько была ей только на руку, особенно при крупном пуле. Победитель получал право выбирать меню на следующий ужин.
В тот вечер мы слушали Луи Армстронга. Дэниел притащил из супермаркета огромный пакет «доритос» и к ним три разных соуса, чтобы никто не жаловался. Мы передавали по кругу щербатые миски, пытаясь тем самым отвлечь друг друга от игры. Лучше всего подобная тактика срабатывала в отношении Джастина: тот полностью терял концентрацию при одной лишь мысли о том, что кто-то может стянуть со стола его любимую сальсу. Я как раз обставила Рафа — имея слабую карту, он неизменно тянулся за соусом, когда же ему приходила сильная комбинация, швырял чипсы в рот пригоршнями (вывод: никогда не играй в покер с детективом!) — и торжествовала победу, когда запищал его сотовый. Откинувшись назад на стуле, он сгреб с книжной полки трубку.
— Слушаю вас, — произнес он и показал мне средний палец.
Тут его стул вернулся в начальное положение, а лицо переменилось, застыло высокомерной каменной маской, какую он обычно натягивал на себя в колледже и в кругу незнакомых людей.
— Здравствуй, папа, — произнес он.
Остальные тут же придвинулись ближе. Казалось, воздух в комнате сгустился, стал упругим и плотным — это остальные плечом к плечу встали за его спиной. Я сидела рядом с Рафом и потому слышала все, что изрыгала из себя трубка: «…Появилась работа… начало карьеры… еще не передумал?..»
Ноздри у Рафа пришли в движение, словно откуда-то потянуло неприятным запашком.
— Меня это не интересует, — отчетливо произнес он.
В ответ последовала длинная тирада, и он закрыл глаза. Услышанного было достаточно, чтобы понять: круглосуточное чтение каких-то там пьесок — занятие, недостойное настоящих мужчин, у некоего Брэдбери есть сын, уже заработавший свой первый миллион, а Раф лишь понапрасну коптит небо.
Он держал телефон двумя пальцами, в нескольких сантиметрах от уха.
— Да брось ты трубку, я тебя умоляю! — прошептал Джастин. На лице его появилась болезненная гримаса. — Просто брось трубку!